улыбнулся и покачал головой. – Вообще-то, многие думают, что мозг напоминает телефонную станцию. На самом деле не так. В мозгу все зависит от того, куда, в какую часть коркового слоя попадает раздражение. Надавите, например, в полной темноте на свой глаз. Вы увидите вспышку света, хотя в действительности ничего такого не было. Понимаете?.. Глаз-то улавливает именно свет, а ухо – именно звук. Но уже по нервным волокнам все идет в виде одинаковых нервных импульсов, верно же? И только от того, в какую область мозга эти импульсы попадают, зависит то, как вы чувствуете.

– Да-а, – протянул я, не зная, что сказать.

Тут официантка как раз принесла второе, с прежней испуганной осторожностью поставив тарелки на стол. И второе – битки в сметане – тоже было удивительным. Ошеломляющим. Откидывающим человека к тем временам, когда он, слава богу, не знал еще никаких столовых, а пользовался кулинарными изделиями своей бабушки. Феноменальные битки с целым букетом вкусовых ощущений – от поджаренности до мягкой тепловатой кровавости где-то там в середине. Терпкие и нежные, хрустящие и тающие одновременно.

Умиротворенно думалось о том, что вот мы уже разрешили проблему общественного питания и можно браться за что-то следующее дальше.

Но снова пугающе необъяснимыми были при таких битках и отсутствие очереди у дверей кафе, и то, что на лицах посетителей, сидевших за другими столиками, отнюдь не выражалось восторга.

Мой сосед покончил со вторым – он, между прочим, держал вилку левой рукой – и задумался. Затем он вынул из кармана портсигар и закурил.

– Вот теперь попробуйте представить себе, – сказал он, – положение человека, у которого все так перемешалось. Например, если вкусовой нерв, идущий от кончика языка, попадает у него не во вкусовой, а в болевой центр. Что тогда получается? Он берет в рот кусок колбасы и, вместо того чтобы почувствовать вкус «отдельной» или «полтавской», ощущает сильную боль в пятках. А если у него вкус перепутался со слухом, то он откусывает бутерброд и вдруг слышит ужасный грохот.

– Неужели у вас так было? – спросил я.

Он кивнул:

– Да. Спуталось решительно все. Чувства поменялись местами. Вместо того чтобы обонять, я ощущаю. А вкусовые ощущения поменялись с болевыми.

Например, когда в битки кладут не масло, а маргарин, мне больно.

– Но позвольте! Разве боль – это какое-то отдельное чувство? По-моему, она, так сказать, продолжение ощущения.

Субъект покачал головой:

– Ощущение – одно, а боль – совсем другое. У болевого аппарата свои внешние концевые органы с независимыми проводниками и отдельным центром в мозгу. Боль, скорее, можно было бы назвать особым чувством. И так как у меня вкусовой нерв пошел теперь в болевую корковую область, я от всякой еды ощущаю боль. Но очень разнообразную, конечно.

– Ну и как же вы теперь?

– Привык. – Он пожал плечами. – Боль мне даже стала нравиться. Особенно зубная. Я ее, кстати, чувствую, когда ем паюсную икру. Вообще, у меня теперь довольно большой диапазон вкуса. Нормально-то ведь мы воспринимаем языком всего-ничего: кислое, сладкое, горькое, соленое и комбинации из них. А болевые ощущения могут быть очень разнообразными.

– Ну хорошо. А с настоящей болью? Если у вас дырка в зубе?

– Тогда я чувствую на языке вкус паюсной икры – он теперь для меня очень неприятен – и бегу брать номерок к зубному. – Он опять задумался. – Очень интересно тоже со зрением и слухом. Понимаете, от звуков у меня возникают в мозгу зрительные образы, а от света – звуковые. Я, например, могу закрыть глаза и видеть. Могу заткнуть уши и слышать.

Но при этом, конечно, я ничего не увижу.

– То есть, – сказал я, если вы закроете глаза, то будете не то, чтобы не видеть, а только не слышать?

– Да. Факт. А если заткну уши, то не буду слышать. То есть не буду видеть. Но для всех других это будет означать, что я не слышу. Точнее, не вижу.

Тут мы оба немного запутались.

– Во всяком случае, – резюмировал он, – у меня все наоборот. Например, сон. Во сне я ничего не слышу, потому что закрыты глаза. Но постоянно что-нибудь вижу – как часы в комнате тикают, как соседи над головой танцуют. Одним словом, я исключение.

Эти последние слова прозвучали весьма тщеславно.

Официантка принесла кофе. Превосходный кофе, ароматный и крепкий, который вот так запросто только в Стамбуле, пожалуй, и получишь. Кофе, который был черным не оттого, что пережарен и сожжен, а потому что густой.

– Кроме того, – сказал субъект, – у меня чувства еще как бы вросли одно в другое. Не только все перепуталось, но и смешалось.

– Как это?

– Ну я же вам объяснял. Видимо, нервы расщепились и часть вкусового ствола вросла в зрительный и слуховой. Поэтому, когда я что-нибудь вижу и слышу, я одновременно чувствую и вкус на языке.

– Приведите пример.

– Ну, скажем. Ну, вот я сижу у телевизора, и выступает… (Тут он назвал фамилию одной известной исполнительницы эстрадных песен, но я не стану эту фамилию приводить.) Когда я ее слушаю, у меня во рту возникает вкус слишком приторного пирожного. Притом вчерашнего.

– Это интересно, – согласился я. – Даже жалко, что у нас, вообще-то, нет такой синкретичности чувства. Это позволило бы добиваться более верной оценки тех или других произведений искусства. Не так сильно влиял бы момент значимости темы. И не только в искусстве. Вот, например, оратор говорит, произносит красивые слова, а вы чувствуете, что плохо пахнет, и все тут. Да, кстати, а вот как с чтением? Какое ощущение вызывает у вас хотя бы научная фантастика?

Он подумал.

– Разное. Если я беру книгу… (Тут он назвал фамилию одного известного писателя-фантаста, но я тоже опущу ее, чтоб не обижать человека.) Если я открываю его роман, то во вкусовом отношении это похоже на остывшую пшенную кашу. Знаете, такую синюю.

Мы помолчали. Потом я подумал, что было бы неплохо в будущем научиться произвольно переключать все эти вещи. Без мотоциклетной катастрофы, естественно, а просто так. Например, человек идет слушать концерт и уже в зале консерватории, усевшись в кресло, переключает зрительный нерв на слуховой. Поскольку зрительный аппарат у нас более совершенен, впечатление получалось бы несравненно сильнее. Или можно было бы просто подключать одно к другому и слушать, так сказать, «в два канала».

Он подхватил эту мысль и сказал, что в экстренных случаях, в подводной лодке скажем, можно было бы весь сенсорный аппарат целиком переключать на слух. Вплоть до обоняния и ощущения.

Некоторое время мы развивали эти идеи, потом нам пришло в голову, что, пожалуй, из этого ничего хорошего не получилось бы.